«Как выживают российские регионы в кризис». Лекция Натальи Зубаревич
И Новосибирск, и Екатеринбург, где в протестах участвовало много людей, — это макрорегиональные центры с модернизированным населением, имеющим запрос на учет властями своих интересов. Эти города всегда показывают большую продвинутость в общественно-политических процессах.
Махачкала — другая история. Это почти город-миллионник, если учитывать плотно застроенные пригороды, но его нельзя назвать крупным макрорегиональным центром. Особенность Махачкалы в том, что там действует много групп интересов. Да, до сих пор сохранились относительно свободные медиа, молодежь очень активно вовлечена в политический процесс, но в городе одновременно проходят интенсивная урбанизация и возврат к религиозным ценностям. К тому же за последние несколько лет, с приходом Рамазана Абдулатипова, разрушился диалог властей и населения: первые предпочитают силовое подавление всех альтернативных точек зрения. Поэтому если Новосибирск и Екатеринбург — просто продвинутые центры, которые идут следом за Москвой и Питером, то Махачкала — болевая точка, где еще сохранилось альтернативное мнение, а степень давления выше, чем в среднем по России.
Отрыв власти от населения достиг немыслимых размеров. Борьба с коррупцией просто стала подходящим эвфемизмом
Владивосток — особое место на так называемой «контактной границе»: люди там больше видят мир, что способствует формированию критического мышления. В этом смысле удивительно, что не так активно проявил себя Калининград. Обычно населению этих двух городов сложно что-то «впарить», регионы сформированы несколькими поколениями мигрантов, а это люди, способные принять решения и оторвать пятую точку от привычного места. Так что это в каком-то смысле немного другая культура: люди более независимые, со своей точкой зрения. Участие Владивостока в протестах — хорошая новость, но неучастие Калининграда — новость плохая.
Возможно, пассивность калининградцев связана с тем, что в 2011-2012 годах они активно принимали участие в протестах — людей вывела на улицы очень жесткая реформа социальной сферы. Очевидно, после этих манифестаций местная власть ведет себя аккуратнее, налаживает диалог, и это в какой-то мере сняло напряженность.
По сути все крупнейшие города — участники протестов: Москва, Питер, Екатеринбург, Новосибирск — показали общий решительно негативный настрой и выразили недовольство тем, что отрыв власти от населения достиг немыслимых размеров. Борьба с коррупцией просто стала подходящим эвфемизмом. Неудовлетворение связано с отсутствием обратной связи и полным нежеланием истеблишмента видеть проблемы страны.
Мы оказались в очень интересной ситуации: проблемы нельзя локализовать — они везде
Сейчас об этом заявляют региональные центры, потому что там люди более образованные, склонны к рефлексии и меньше боятся. Поэтому впервые в российской истории мы получили такой географический масштаб протеста. И это не вопрос хорошей работы Навального, уверяю вас, в Южно-Сахалинске он и его соратники не настолько популярны. Просто процесс дозрел, пришло нужное время. Люди сказали власти: «Не надо жить на Марсе».
Кризис начался в 2013 году и набирает обороты. Сейчас нет географических точек на карте России, где ситуация «особенно критическая», потому что она такая везде. Абсолютно у всего населения страны снижается уровень доходов — в 2016 году этот процесс шел даже быстрее, чем в 2015-м, — продолжается спад потребления и инвестиций. Если лежание на дне — это хорошая тенденция, по мнению властей, то население не будет делать вид, что все в порядке. Промышленный спад прекратился, большой безработицы как бы нет, но люди соглашаются на худшие условия, зарплаты и позиции. В периферии люди все чаще уходят в неформальную занятость, где нет никаких социальных гарантий и можно лишиться работы в любой момент. Все это не прибавляет оптимизма.
Это федеральная проблема — участие местных властей лишь замедляет падение, но чаще даже ускоряет его. Есть общероссийский тренд, и мы оказались в очень интересной ситуации: проблемы нельзя локализовать — они везде. И как ни странно, в региональных центрах этот кризис ощутим ничуть не меньше, чем на периферии. Это и отличает нынешний кризис от всех предыдущих.
было опубликовано большое интервью с одной из ведущих экспертов по развитию российских территорий, экономистом-регионоведом, профессором МГУ Натальей Зубаревич. Приводим ее рассуждения о том, как российские регионы пытаются справиться с усиливающимся бюджетным кризисом, и почему субъектам РФ сложно договориться для отстаивания интересов сообща.На чем экономят регионы
Все регионы уже поняли, что сегодня привлечь инвесторов трудно, не то время. А раз вы не можете повысить поступления налогов, остается рубить расходы. Но тут надо и зарплату вовремя повышать в соответствии с «майскими указами», и выполнять программу переселения из ветхого и аварийного жилья, и дороги строить, за что тоже приходится отчитываться. На программы развития агросектора, инфраструктуры выделяются субсидии из федерального бюджета, и тут дураков нет: если деньги дают, то их надо взять. А взять их можно, только прибавив свои, потому что субсидии выделяются по принципу софинансирования. И бюджет региона разрывается на части, потому что нельзя профинансировать все – что-то приходится рубить.
Логика первых двух лет бюджетного кризиса была довольно простой. В 2013 году пытались сокращать поддержку ЖКХ и расходы на национальную экономику – это, в основном, расходы на дорожное строительство, на транспорт, на сельское хозяйство. Но как только мы вступили в клинч и начали заниматься импортозамещением, федеральный центр увеличил субсидии на агросектор – и их тоже надо софинансировать, а отчетности по дорогам и жилью никто не отменял. В 2015 году наступил черед социальных расходов, ушли в минус в номинальном выражении суммарные расходы регионов на культуру – почти на 3%, около нуля был рост расходов на образование, и снова снизились расходы на ЖКХ.
Издержки шаг за шагом перекладываются на население: оно платит за все: за монополизм, за высокую стоимость услуг. Но сейчас кризис, доходы населения падают, и реакция людей на растущие суммы в квитанциях все болезненнее. «Минное поле» для властей. Поэтому на вопрос «как сегодня региональные власти выкручиваются» ответить можно так: разными способами и с неочевидным результатом.
Региональным властям нужно пройти между Сциллой и Харибдой – и расходы оптимизировать, и сохранить спокойствие населения. Куда ни кинь, всюду клин. В результате сокращают все по чуть-чуть: по шажочку, курочка по зернышку. Это и есть основной принцип.
Всегда внимательно смотрю на динамику расходов по статье «общегосударственные вопросы» – это расходы на бюрократию. В январе-августе 2016 года их сократили 25 регионов, хотя можно бы и побольше. В предыдущие пару лет себя любимых старались не обижать. Не везде и потихоньку сокращается управленческий аппарат и даже заработная плата чиновников. Есть регионы, где все это рубится жестко, но это единичные случаи.
Регионам придется выкручиваться самим, скрести по всем сусекам. В кризис возрастает значимость качества управления, адекватности и активности региональных властей.
Кто получает бюджетные кредиты
Кому-то подфартило, выдали больше дешевых бюджетных кредитов. Кому-то нет, приходится обращаться в коммерческие банки. Структура долга к октябрю немного улучшилась, выросла доля бюджетных кредитов. Но в конце года она всегда ухудшается, регионы опять набирают кредиты банков, чтобы расплатиться по обязательствам бюджета. Есть еще один риск. Уже заявлено, что в 2017 году объем бюджетных кредитов будет не 310 миллиардов рублей, а 100-150 миллиардов. Будут также жестче следить за тем, как эти кредиты используются. Скорее всего, регионам придется затягивать пояса все туже.
У кавказских республик 100% бюджетных кредитов, но в то же время сложнее занять у коммерческих банков. У федерального бюджета есть и другие любимцы: например, Чукотка, большой долг которой почти полностью состоит из бюджетных кредитов. Процедура выдачи бюджетных кредитов непрозрачна. Есть правила: для получения дешевых бюджетных кредитов нужно сокращать численность занятых в госуправлении и расходы бюджета. Но Мордовии как давали, так и дают, она наращивает и расходы, и долг. Поэтому, конечно, лоббистская составляющая есть.
Наталья Зубаревич. Фото: tvrain.ru
Об улучшении бюджетной ситуации после президентских выборов в 2018 году
Прежде всего можно ожидать отказа от плоской шкалы налогообложения и переход к прогрессивной шкале НДФЛ. Второе – решения по повышению пенсионного возраста. С большой вероятностью будут ограничивать выплату пенсий работающим пенсионерам. Вряд их лишат пенсии – слишком много пенсионеров работает, это большая электоральная группа. Скорее отменят индексацию, чтобы сократить расходы бюджета.
В соцзащите начался тяжелейший переход от помощи по категориальному принципу к адресной поддержке. Категории – это «заслуженные» люди (ветераны труда, чернобыльцы) или группы с проблемами здоровья (инвалиды), им выделяется помощь вне зависимости от доходов. Необходимо переходить на принцип адресной поддержки, прежде всего, малоимущих, но для этого потребуется улучшать систему учета доходов населения. Пока же преобладают попытки сократить количество получателей помощи. Судя по изменениям региональных законов, оптимизация пособий сильнее затронет семьи с детьми, а не пенсионеров. Пособия на ребенка, которые получают малообеспеченные семьи, очень низкие и почти не индексируются. Возможно закрытие программы материнского капитала.
Пожилых людей тоже могут ждать неприятные сюрпризы: в 2017 году будет снижен прожиточный минимум пенсионеров. Даже небольшое снижение прожиточного минимума пенсионера позволит сократить доплаты до прожиточного минимума, которые обязаны финансировать региональные бюджеты и, в меньшей степени, федеральный. Таких ухищрений много.
О губернаторах
Качество рухнуло уже в «нулевые», в период назначений, потому что на эти посты пришло много людей попросту не способных управлять. Дополнительные риски несет вторая волна прихода силовиков в губернаторы. Первый раз это было в «нулевых», и тогда ни один регион под руководством представителя армии или ФСБ не показал нормального управления и развития. Для управления регионом нужны другие навыки. Силовики умеют прессовать, но от этого экономика региона еще дольше будет в стагнации.
Мне кажется, что сейчас есть два базовых направления для региональных властей. Первое – грамотная оптимизация расходов, и это сложная работа. Нет одного-двух простых способов. И второе – это попытки сохранить хоть какие-то зоны инвестиционной привлекательности, основанной на конкурентном преимуществе региона – это работа с бизнесом.
17 ноября 2016 года Наталья Зубаревич, директор региональной программы Независимого инстиута социальной политики, стала лауреатом ежегодной премии Гайдара в номинации «экономика». Мы поздравляем уникального эксперта с заслуженной наградой и представляем вниманию читателей ее лекцию — о том, как устроен современный кризис в России.
— Лекция называется «Как выживают российские регионы в кризис», а подзаголовок я ей дала такой: «Федерализм и разнообразие все-таки есть». Если понимать под «федерализмом» большое разнообразие практик, институтов, и даже тенденций развития, то он у нас, действительно, есть. Поэтому есть плохая новость — кризис. И есть хорошая новость — регионы выживают очень по-разному, и есть те, которые вполне себя хорошо чувствуют до сих пор.
Прежде чем говорить о новом, текущем кризисе, неплохо было бы вписать его в контекст. Первый кризис был у нас тяжелейший, фатально глубокий и долгий. Это был переход от плана к рынку. Он начался в самом конце советского периода, падать мы начали активно с 1992 года и, чтоб было понятно, что такое кризис по-настоящему, — просто цифры падения за 1991 и 1995 годы: промышленное производство упало более чем в два раза, осталось 48%, доходы населения на самом дне, осталось примерно 45% от того, что было в советское время. При этом уровень безработицы был не чудовищный — 9,5%, потому что «заменой» безработицы были невыплаты заработной платы.
Контекст нынешнего кризиса
Этот первый кризис — мы его называем трансформационный — наш собственный, внутренний, мы его создали путем перехода от одного политического и экономического режима к другому.
Что произошло тогда? Экономически наиболее болезненным этот кризис был для регионов с развитой обрабатывающей промышленностью — особенно, машиностроительной и текстильной. Они посыпались очень сильно. Осталось во многих треть, а то и менее 30 % производства.
Вторая группа ушибленных максимально — это слаборазвитые республики. Промышленность там при первом же испытании кризисом посыпалась — осталось 25-30 % от того, что было в советское время.
И третья группа очень интересная — это города федерального значения. Там тоже осталось меньше 30 % промышленности, но это было нормальное переформатирование от индустриального типа развития, через удар, через падение, к постепенному переходу в постиндустриальное, что свойственно для очень больших городов.
Кто этот первый кризис заметил слабее? Если мы говорим об экономических показателях, то ситуация была гораздо мягче в нефтегазовых регионах. Потом, через два-три года, к ним потихонечку подобрались металлурги, которые в советское время работали на рынок страны, а где-то к 1995 году уже вполне освоились на глобальном рынке, благо у нас были дешевы и сырье, и рабочая сила, и экологические платежи — минимальны. Российская металлургия рванула на глобальный рынок.
Вот это первый кризис. Он начал переходить в стагнацию в 1996 году, и тут, буквально через 2 года, нас ударил второй кризис — финансовый. Этот финансовый кризис наведенный, прежде всего, он азиатский — он потом пошел по миру. А во-вторых, мы этот кризис углубили своими руками, набрав долгов и пойдя на тяжелейший дефолт. Это сочетание привело к тому, что упали, прежде всего, доходы населения, упали они от девальвации, потому что рубль рухнул в шесть раз, доходы населения упали на четверть.
Промышленность сильно не падала. Сразу после кризиса она начала расти. Это не был промышленный кризис, он был глобальный, он был короткий, по схеме «упал-отжался». И в этот кризис мы получили самый высокий прирост безработицы, она доходила до 13 % — это много для Российский Федерации.
Кто пострадал в этот второй глобальный кризис, усугубленный своими безумными совершенно бюджетными действиями? Москва. Полетели банки, многие люди потеряли работу, те, кто уже был в сервисах рыночных. Но буквально в середине 1999 года уже все начало отстраиваться. Периферия этот кризис заметила только по ценникам, в общем, ничего страшного не происходило.
Третий кризис — это кризис всем известный конца 2008 и 2009 годов. Он опять глобальный, но нас задело. Он начался с жилищных рынков в Штатах и распространился по миру. Это был серьезный банковский кризис, а потом он уже перешел в экономический. Но нас задело специфически.
Что в этот кризис падало? Поскольку во всем мире ухудшилась конъюнктура, то есть, снизился спрос, это сильно стукнуло по российской промышленности. Потому что очень большую долю нашей промышленности занимают экспортные отрасли. И вот, во-первых, падала очень, но коротко нефть — где-то до 40 с небольшим долларов за баррель, где-то с 80. Очень плохая конъюнктура была в металлургии, продавать было тяжело. И поэтому в результате кризиса в 2009 году промышленность просела на 11% — это много. А чтобы вас испугать совсем, могу сказать, что по декабрю 2014 года, когда кризис уже начал активно разворачиваться, в некоторых металлургический регионах спад был минус 35 — минус 40%. Останавливали домны, закрыли, наконец, допотопные мартены. В металлургии этот кризис был тяжелейший, в нефтегазе — гораздо легче.
Вторым этапом, как всегда бывает, больное российское машиностроение присоединилось, и машиностроительные регионы также показывали довольно приличный рост безработицы, хотя в целом среднегодовая безработица в 2009 году была 8 с небольшим процентов, на пике - 9%. Ну, на фоне 13% в прошлый кризис в 1998 году этот мягче.
Этот кризис — кого он задел? Первое, я уже сказала, металлургические регионы, второе — машиностроительные регионы. Очень сильный спад спроса. Кто пролетел этот кризис как фанера над Парижем? Элементарно, два типа территорий, расположенных в разных местах, но имеющих общее свойство — относительно высоко дотационные. Республики Северного Кавказа — ничего страшного, потому что они живут, в основном, трансфертами. А трансферты регионам в этот период выросли на треть. То есть, федеральный бюджет имел денежный запас, мешок, и помогал бизнесу, банкам, крупным компаниям и регионам. В это же время были подняты пенсии, что вообще удивительно в кризис, но это было сделано. В результате, падения доходов населения практически не было, по доходам этот кризис население не заметило, по безработице умеренно заметило. Помимо слаборазвитых республик значительно лучше себя чувствует Дальний Восток, у которого тоже повышенная дотационность, плюс в это время шла подготовка к саммиту АТЭС. Строилась труба на Восток, и, в общем, по всем показателям Дальний Восток выглядел гораздо лучше страны.
Этот кризис тоже был по схеме «упал-отжался», но не такой сверхскоростной, как кризис 1998 года. Потому что падать мы начали поздней осенью 2008, а, в общем, восстановление, или, как это в экономике называется, рекавери, произошло уже к 2012 году.
Чем отличается кризис, в котором мы живем сейчас, от всех предыдущих? Первое, он не имеет по своему генезису никакой связи с глобальными кризисами. Он наш внутренний. Этот кризис остановки старой модели роста — она больше не работает. Она не работает по многим причинам, одна из них — запретительно высокие неопределенности, издержки для бизнеса, который просто перестал вкладываться, несмотря на еще тогда высокие цены на нефть. Второе, этот кризис начался не с традиционного спада, он начался со стагнации, экономика перестала фактически расти где-то с 2013 года, инвестиции с 2013 года — практически ноль, промышленное производство — ноль, каждый последующий год ситуация становилась хуже. Если мы берем общие показатели по 2015 году, то все очень терпимо, промышленный спад всего лишь 3,5% — на фоне предыдущих кризисов — детский сад. Безработица остается на минимальном уровне — 5,5-5,8%. Это нормально, это когда фактически идет перемещение рабочей силы с одного места на другое. Нет у нас по факту заметного роста безработицы. Но в этот кризис начинали реально падать доходы населения. 2016 год не завершен еще, за 2 года я сказать не могу, но за 2015 год — минус 5%. Думаю, за 2 года, будет минус 10%. Мы все равно уходим по доходам где-то на уровень конца нулевых. Это не смертельно. Пока еще это не смертельно.
Кто и как проходит кризис? Если брать отраслевую специфику и географическую специфику, то, когда началась острая фаза спада, все было более или менее понятно. Первыми посыпались автомобильные регионы — спрос резко сжался. А следом за ними регионы, которые производят вагоны — спрос резко сжался. Потом в целом машиностроительные регионы, но не все.
Другой стороной этого кризиса были те регионы, где до сих пор промышленность чувствует себя хорошо. Это три типа. Первый — регионы, которым подфартило с антисанкциями. Все регионы со специализацией на пищевой промышленности умеренно, но растут, рынок освободился, население дорогое покупать не может, поэтому на свободном рынке российские производители и цены подняли, и потихоньку наращивают объем производства. Вторая группа регионов — новый нефтегаз. Инвестировали в Восточную Сибирь, долго инвестировали в Сахалин, Ямало-Ненецкий округ, и там продолжала расти добыча, регионы давали положительную динамику промышленного производства. И третья группа регионов — впервые за постсоветский период — эторегионы военно-промышленного комплекса. У них рост продолжается два года подряд — и 2014, и 2015 и 2016 они продолжают (не все уже) расти. Эти регионы имеют больше заказы, обусловленные значительным ростом бюджетного финансирования. И должна сказать, что экспорт российских вооружений тоже начал расти.
Специфика нынешнего кризиса. Тезисы Н. Зубаревич
В чем специфика этого кризиса на фоне всех предыдущих? Еще раз — он начался как внутренний и в течение 2013 и до середины 2014 года он шел как внутренний, и только со второй половины 2014 года к нему добавились внешние факторы. Это, в первую голову, конечно, падение цен на нефть. Это бьет, прежде всего, по федеральному бюджету. Для региональных бюджетов это не так важно, они этих доходов особо не получают. Уверяю вас, что даже для нефтегазовых компаний это не так важно, потому что, чем выше цены на нефть, тем большую долю в виде ренты отнимает государство. И многим компаниям без разницы, нефть стоит 35-40 долларов за баррель, или 100-110, потому что дельта уходит в карман государства, уходит в бюджет.
Соответственно, этот кризис был усугублен внешними факторами, первый из которых нефть, а второй — это Крым, это санкции. Но санкции работали довольно коротко, в основном, это осень и декабрь 2014 года, когда закредитованный российский бизнес не смог собрать денег на то, чтобы платить по кредитам, это была большая проблема, потому что занять на Западе дешево уже не получалось. Обвалился двукратно рубль, и это еще добавило удорожание, потому что мы — страна, которая живет на импорте. Вот такой кризис. В чем его специфика еще раз: внутренние факторы — это база, потом добавилось кирпичей внешних.
Вторая специфика этого кризиса — он медленный, он очень вязкий.
Третья его специфика — мы не понимаем, как дальше пойдет дело. Покажите мне человека, который скажет, когда выползать будем — я таких людей не знаю, потому что рост на 1% — ну это не рост, это слишком мало.
Следующее — что в этом кризисе специфично. Начну с чего «не» — этот кризис не промышленный по своей природе, спад маленький и небольшое число регионов относительно им затронуто. Второе — это не кризис занятости, все идет по-другому, по российской модели рынка труда, через зарплатные сокращения, но не через увеличение безработицы.
У этого кризиса три болевые точки.
- Точка первая — бюджеты. Сначала это были бюджеты регионов, на которых очень медленно стали расти доходы, потом в 2015 году добавился федеральный бюджет — это уже чистое следствие падения цен на нефть. И сейчас мы наблюдаем для региональных бюджетов четвертый год подряд острых проблем, для федерального — второй.
- Вторая группа проблем — это инвестиции. Они падают в нарастающем темпе с 2013 года, и света в конце тоннеля пока не видно, падение продолжается. Бизнес не инвестирует, он сжимает свои инвестиции.
- И третья острая болячка — это доходы населения. Их стагнация началась до Крыма. Первые уже такие помесячные результаты в ноль уже были в январе 2014 года. Экономика перестала расти во всех направлениях. Вот эти три проблемы — самые главные для России.
Если прошлый кризис был залит бюджетными деньгами, то в этот кризис у нас ничего похожего нет. В 2009 году трансферты субъектам были увеличены на треть, их доля достигла 27% всех доходов от бюджетов регионов. За последние годы никаких увеличений трансфертов нет: «Ребята — сами. Адаптируйтесь».
А если мы возьмем 8 месяцев 2016 года, то по ним трансферты регионам сократились на 14% в номинальном выражении. В ситуации очень жесткой для регионов. При том, что доходы растут очень медленно, а расходные обязательства регионов довольно существенно выросли.
Прежде чем говорить про бюджеты, я хочу сказать, к чему мы пришли в этой нефтегазовой жизни.
У нас были очень большие рентные доходы федерального бюджета, и он мог их перераспределять: слабым — побольше, средним — по среднему. В результате мы выравнивали бюджетную обеспеченность — это душевая бюджетная обеспеченность рублей на человека — почти одинаково для подавляющего большинства регионов, за исключением семи богатых регионов, у которых и отнять нельзя. Ну, сейчас пытаются — один процентный пункт налога на прибыль, но все равно много отнять нельзя. По закону это их налоги. Это кончено, Москва, это Санкт-Петербург и четыре богатейших нефтегазовых региона: ХМАО, Ямал, Сахалин и Ненецкий округ. Ненецкий уже в прошлом, у него сейчас сыпятся доходы, у Сахалина начали сыпаться тоже, потому что эти два региона — только они два — имеют какой-то кусок нефтяной ренты, сейчас эта рента сжалась, их доходы тоже сжимаются. И наконец, еще один регион — Тюменская область, — который имеет свою ренту с автономных округов, перепадает часть, и не маленькая, налога на прибыль, которая поступает в ее бюджет из этих округов. Все. Все остальные регионы более или менее в России выровнены.
Я эту картинку показала, чтобы вы видели, в каких исходных условиях бюджеты регионов встречают этот кризис. Идем дальше. А каковы у них при этом расходные обязательства? В среднем по регионам социальные расходы составляют 60-61 процент всех расходов, а у многих — под 70 и за 70%.
Есть меньше десятка регионов, у которых есть средства, чтобы тратить их на что-то другое. Или же средств может быть и немного, но они экономят на социалке изо всех сил, чтобы инвестировать в экономику.
Доля социальных расходов выросла с 2012 года в связи с необходимостью выполнять указы президента.
Эта ситуация не могла не обернуться тем, чем обернулась. Регионам пришлось выбирать или совмещать два алгоритма. Первый алгоритм — это рубка расходов. Ну, а что делать, если у вас доходы растут медленно, а расходы надо в соответствии с указанием увеличивать?
В 2015 году главными жертвами оптимизации были расходы на ЖКХ — они сократились очень прилично. А знаете, как сокращают расходы на ЖКХ многие муниципалитеты? Просто не платят довольно долго. И когда тебе приходят газовая сеть, электросети и говорят: а сейчас мы все поотключаем, приходится платить. Считая бюджеты регионов, я все время поражалась, почему такие американские горки — то много, то мало? Приехала в Алтайский край, спросила. Надо мной посмеялись, сказали: мы копим-копим-копим, не платим, не платим, пока нас за горло не возьмут, и тут платить приходится.
Как всегда, страдает культура. Мастера культуры скоро станут горластее, им деваться некуда — по прошлому году минус 2,5%.
В нуле по 2015 году было образование, здравоохранению все-таки добавили. Ну и более или менее увеличили финансирование соцполитики. Уж отнимать у людей пособия — это последнее дело с точки зрения политики, не рискнули.
Вот первая половинка 2016. Здесь-то как? А тут начал работать электоральный цикл, расходы на ЖКХ увеличили, правда, половина регионов не смогла этого сделать. Но все равно суммарно увеличили, потому что, вы сами понимаете, повышать тарифы на ЖКХ накануне выборов, — нехорошее это занятие, политически очень опасное — повысят после выборов, так спокойнее.
Второе — на 8% увеличили пособия населению. Ну, дюжина регионов только рискнула их рубить, все остальные наращивали, перед выборами нельзя иначе. Что это значит? Губернатор стоит в раскоряку — он не понимает: и туда надо, и сюда надо. И в чем российский федерализм? Я загодя сформулирую: каждый уж вертится на своей сковородке, каждый идет своей тропой, каждый свои риски каким-то образом рассчитывает. И пока с точки зрения оптимизации получается не очень — думаю, 2017 будет пожестче, а в 2018 году — опять выборы.
Три последних года 75,76, 77 регионов сидят в дефиците, он в объеме все-таки несколько уменьшился, научились немного затягивать пояса, но в целом дефицитность сохраняется. К чему это приводит? Когда у нас такой дефицит, нам где-то ж надо концы с концами сводить — и регионы идут занимать.
Занимать можно в трех местах, но я скажу о двух главных. Первое — вы идете в банк и просите кредит, а ставка вы уже понимаете, какая по этому кредиту. А второе — вы идете в Минфин, плачете, раздираете на себе одежды и просите бюджетный кредит, который имеет шикарную ставку сейчас уже 0,2% годовых. Вы хотели бы такой кредитик взять, да? И я тоже. Но вам не достанется, как и мне.
Есть некие правила, они в целом должны выделяться по правилам, но жизнь ведь сложнее правил. И поэтому когда вы смотрите на структуру, вы видите две веселые истории. Первая веселая история — это республика Мордовия. У нее закредитованность суммарная уже превысила в 1,8 раза ее собственные доходы бюджета. Это уже как Детройт! Но, как вы видите, губернатор на месте, ни с кем ничего не происходит, все тихо-мирно, и сейчас ей все больше и больше подваливают дешевых бюджетных кредитов,. У Чукотки проблема долга есть, но он почти весь состоит из бюджетных кредитов, если вам дали бесплатных денег — как хорошо, можно сильно не заморачиваться, можно даже в банк эти деньги положить на какое-то время, вы еще на этом заработать можете немножко.
Вот так это делается. Это делается действительно неправильно, потому что раскрутил все это дело федеральный центр своими решениями, а отдуваться за них в основном пришлось регионам, и, в общем-то, это привело вдобавок к тому, что раздача бюджетных кредитов в помощь регионам, она, к сожалению, непрозрачна. Здесь очень много лоббизма и сверху, и снизу от губернаторов, и в целом система бюджетная в России разбалансирована.
Значит ли это, что регионы умрут? Я вас умоляю, не ждите. Крутится каждый, как может. Хотя риски системы серьезные. Если взять все регионы и разложить по горизонтали — это дефицит, по вертикали — это нагрузка долговая, то вы увидите, что две трети регионов российских сидят в остро проблемной зоне, то есть у них все плохо.
Пока федеральному бюджету, федеральным властям, удается в рамках ручного управления подкидывать в нужное время кому-то что-то, а кого-то бить по голове, требуя сократить расходы — всех, кроме Чечни. Чечня — у нее голова не для этого предназначена, по ней не бьют.
И соответственно, пока система более или менее управляется, но риски в ней накапливаются — это надо четко понимать.
А разрешаться эти риски будут простым дедовским способом. Пример: сократить дорожное строительство нельзя по двум простым причинам:
и б) вы наверное, хорошо понимаете размер отката на строительстве автодорог. Ну кто ж себя обидит — таких нет. Поэтому более интенсивно потихонечку шаг за шагом будет рубиться социалка.
Пока — нет, я подчеркиваю: по 8 месяцам все в плюсах, даже ЖКХ сейчас прилично в плюсах, и здравоохранение, и образование, и соцзащита. Но это предвыборная история, она уже закончилась, ждем новую статистику.
Есть три больных, которые до сих пор продолжают падение. Это доходы населения, реальные, то есть с учетом инфляции. Еще не завершилось падение в инвестициях — продолжается падение розничной торговли, ну и до кучи — раз инвестиции, то и строительство продолжает падать. Здесь никакой нормальности, стагнации еще не наступило — катимся под горочку, не так чтобы очень бодро, но минус 5% доходов в реальном выражении — это заметно для кошелька, я думаю, все с этим согласятся.
Что происходит с инвестициями? Самый тяжкий спад был в 15 году — 8,%. Это очень многого, в этом году около 5% пока — тоже продолжение спада. Что это значит? Если вы чек-лист сделаете — какие регионы падают, — вы с удивлением обнаружите, что как раз падают почти все развитые, а подпрыгивают вверх инвестиции чаще всего у дистрофиков. Вот у тебя было мало денег, тебе чуток подкинули — ну арифметику все помнят: чем меньше величина, тем выше процент, если вы маленько добавили.
Поэтому инвестиции падают не просто в 50 регионах — это 50 более или менее развитых регионов, в которые инвестиции раньше шли обильно.Куда продолжают идти инвестиции несмотря ни на что? Есть неубиваемые конкурентные преимущества. И бизнес — а у нас, в основном, инвестирует бизнес, потому что на долю бюджетных инвестиций сейчас уже меньше 20% приходится, он выбирает неубиваемые конкурентные преимущества. Их в России два. Первое вы знаете прекрасно — это наше все, наша нефть и наш газ. Второе неубиваемое преимущество — они рядышком — столица нашей родины Москва и Московская область — 11% + 4%, суммарно 15 %. Это преимущество агломерационного эффекта — гигантская концентрация людей, потребления и платежеспособного спроса, и бизнес, конечно, тоже инвестирует, прежде всего, там, где он видит, что получит прибыль.
Что это означает? Это означает, что в кризис, пожалуй, даже обостряется неравенство. Потому что мы же говорим о спаде инвестиций, а когда инвестиции концентрируются вот в таких местах, как нефтегаз и столица, — это говорит о том, что остальная территория, скорее всего, отстает. Хотя, должна я вам сказать, и в «тучные годы» доля Москвы редко опускалась ниже 10%.
Идем дальше. Давайте попробуем понять, куда еще в России идут инвестиции. Доля региональных столиц во всех инвестициях в городах (устойчиво выросла примерно от 40% за постсоветский период до 60%. То есть главными получателями денег являются региональные центры. Они быстрее всего развиваются, у них больше всего возможностей, и этот тренд тоже долгоиграющий. Он не связан с политическим режимом, он связан с конкурентными преимуществами. В бизнесе дураков нет — они инвестируют туда, где они видят отдачу.
Что такое современная Россия? За постсоветский период мы достигли уже латиноамериканского уровня неравенства, если считать в целом по стране.
40% населения не достигли уровня среднесоветских доходов, то есть они до сих пор живут хуже, чем в советское время.
Медиана только что подошла к советскому уровню доходов.
И вот, если мы не понимаем всю мощь нашего неравенства, которое сформировалось сильнее всего за период экономического роста — то мы не поймем реакции населения на происходящее. У меня есть эта дежурная байка: не жил хорошо — и нечего привыкать. Человек выживал раньше, он продолжает выживать, но ему по барабану все остальное.
Что произошло с доходами? В 2015 году доходы у нас упали в среднем на 5%, а по некоторым регионам на 8% и на 10%. Сейчас хуже картинка. В Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке — там падение доходов по 2016 году идет сильнее, а центр немножко приходит в себя. Но как только вы вспомните, где концентрируется российская оборонная промышленность — центр, отчасти Поволжье, и вот здесь будут регионы, где промышленность продолжает расти — видимо, это немного стимулирует и доходы. Теперь, посмотрите, здесь уже без дураков, все чисто, — это спад заработной платы по 2015 году. Он составил 10% в реальном выражении, это сильная история, мы все очень много потеряли. Географические различия — на них можно плюнуть, потому что качество этой статистики невысоко, но сама мощь ухода вниз — она, конечно, впечатляет.
Теперь попробуем разобраться с тем, как наши люди реагируют на эти неприятности.
Что происходило в декабре 2014 года, все хорошо помнят? Москва сошла с ума и вынесла не только Икею, но и всю деревню Мамыри. У Москвы были деньги, она смогла.
Я приезжаю в Ярославль. Меня везет таксист — это было начало 2015го — и я его, конечно, спрашиваю: ну как вы пережили декабрь 2014го, много ли бегали? Ответ был такой: ну, день побегали, а на второй и уж точно на третий деньги кончились. Ярославль как-то мягче прошел это безумие. Моя коллега, поехала в Ставрополь и я ее попросила: поспрашивай, пожалуйста, как там? Она завела этот разговор на кафедре, куда приехала читать лекции. На нее немножко посмотрели и вернулись к разговору о методах засолки помидор. Понятно, да? Там и денег особо не было, чтобы устраивать эти гонки. И получилось так, что самыми неразумными были самые образованные жители Москвы, ну и в меньшей степени жители Санкт-Петербурга. С чем я вас всех и поздравляю. Поработали.
А дальше начался здравый смысл, потому что в 2015 году, когда упали доходы, они упали на 5%, а потребление, розничная торговля сократилась на 10%. Мы с запасом затянули пояса — испугались. И вот сейчас в 2016-м по первому полугодию, потому что доходы меряются кварталами, мы имеем идеальный баланс: минус 5% доходы, минус 5% потребление. Мы вышли в гармоническое состояние: сколько пива, столько песен. Так и живем. Поэтому сейчас мы адекватно адаптируемся к ситуации.
Но все это очень печально, и это означает, что городские сервисы сжимаются, ведь торговля — это главный сервис, особенно в крупных городах. Рабочие места сжимаются, сначала повыгоняли с касс девушек из ближнего зарубежья — сейчас сидят уже россиянки, в подсобках все еще наши гастарбайтеры, потому что уж очень тяжелый и мало оплачиваемый труд.
Суть в том, что мы наблюдаем с вами сейчас в первую очередь скукоживание экономики крупнейших городов,
потому что именно в ней наиболее развиты и сконцентрированы сервисы, прежде всего, рыночные, платные, всех возможных форм и видов, и риски в этот кризис для крупных городов, на мой взгляд, очень большие. Другое дело, что крупные города и адаптироваться могут — у них ресурсы есть, запас прочности, но риски концентрируются здесь.
Теперь про промышленность. Сейчас на сентябрь в спаде в целом 29 регионов, в обрабатывающей промышленности — 34. Примерно 35-40%, остальные растут, но если в прошлом году я очень четко называла, какие группы регионов растут — просто по отраслевой специализации были видно, — сейчас я уже затрудняюсь сказать. Вот такая динамика: чуть подрос, потом подсел, опять подрос, опять подсел, стабильности роста нет, сказать вот, сколько регионов непрерывно растут два года подряд, — ну вот меньше половины сильно из тех, кто растут сейчас. Такая шатко-валкая динамика — это не рост, это адаптация промышленности к худшим условиям. Хотя могу сказать, что в некоторых оборонных регионах ну просто цветут все цветы — и в Брянской области, и в Тульской очень неплохо себя чувствуют, до последнего времени в Марий Эл, где ракеты делают. Но вот начал проседать Марий Эл — видимо, закончился объем тот, который был, оборонного заказа. Ждем и смотрим.
Теперь последний сюжет, который я хочу разобрать — про рынок труда.
В России есть своя модель адаптации к кризисам, которая уже сформировалась в 90-е годы. Она очень простая: в кризис летит не столько занятость, сколько заработная плата. В 90-е она была проста до безобразия — заработную плату просто по полгода не платили. И все. Ну, хочешь — ну уходи, хочешь — жди. Сейчас прокуратура на марше, вы эту историю повторять не можете. И есть абсолютно легальный формат, разрешенный трудовым законодательством, он называется «неполная занятость», когда вас завод по автосборке отправляет гулять на три недели, вот сейчас «Форд» уходит отдыхать до посленовогодних каникул, это легально, это можно. Вы получаете голый тариф — без зарплаты вас, скорее всего, не оставят. Хотя есть другой формат — вас могут попросить подписать отпуск без сохранения содержания, это уже совсем печальная история. И если вы посмотрите, какие регионы имеют повышенные показатели неполной занятости, все абсолютно понятно. В первую голову, регионы автопрома — там была самая тяжелая ситуация, долго стояли заводы, у нас третий год подряд продолжается сокращение продаж автомобилей — оно уже очень сильное, процентов на 40 сократилось производство, потому что продаж меньше. Поэтому в этих регионах используется инструмент неполной занятости.
Российская модель кризиса — это снижение издержек бизнеса не за счет увольнения, а за счет снижения заработной платы. Это вообще штука довольно нечастая, хотя у немцев так тоже бывало на автопроме, но обычно в развитых странах увольняют, чтобы сократить издержки.
У нас люди сидят как приклеенные пятой точкой к своим рабочим местам. Почему? То, что это устраивает власть, объяснять не надо — безработицы нет, протестов нет, все тихо-спокойно. Бизнес это тоже устраивает — вам как — тушкой, чучелкой ли понижать издержки — все равно же. Главное — что вы экономите в кризис. Почему это людей устраивает?
А потому что наш российский человек — это человек смертельно боящийся неопределенности: я типа работаю, мне типа платят.
Вы помните эту присказку: лишь бы не было войны. А к остальному как-то мы адаптируемся. Это консенсус власти, бизнеса и населения. К этому вот готовы и согласны на это все.
Есть локальные какие-то проблемы? Есть. Есть небольшие города, если я вам назову Миньяр, Сим, Нязепетровск — вы слов таких не слышали, это моногорода, где безработица даже зарегистрированная будет 5-6%, но они по 15-20 тысяч человек, что вы про них знаете. Выплатят пособия, понемножечку порешают — это то, что можно решать на месте, это локальные проблемы.
Есть второй фактор, и этот второй фактор смягчения ситуации на рынке труда: называется — российская половозрастная пирамида. На рынок труда сейчас выходит поколение 90-х годов рождения — оно крошечное. А уходит и будет уходить дальше с рыка труда мое поколение — 50-е, бэби-бум, нас много очень. Конечно, мы не хотим уходить с рынка труда — на пенсию что ли? Но уволить людей пенсионного возраста — не мне вам объяснять — на порядок легче, чем трудоспособных. Тут поле для маневра намного больше. И это очень важный смягчающий фактор кризиса.
Мы довольно скоро вернемся в ситуацию, когда у нас будет усиленно сокращаться население. Потому что мы опять начнем ускоренно стареть. Не в знак протеста против политического режима. Просто рожать будет крошечное поколение 90-х годов рождения, а помирать будут большие поколения, опять начнется ускорение депопуляции.
С одной стороны это благо для тех, кому нужно платить пособия на семью с ребенком, а с другой стороны — а что с пенсионным фондом будем делать, нас же насколько больше, мы ж какие запросы предъявим государству? А у него, как всегда, «нету денег».
Может ли население реагировать на кризис мобильностью? Да. Если к этому есть хоть какие-то институциональные предпосылки, если барьеры не сильно жесткие. В кризисных условиях есть две разных тренда: кто-то усилит мобильность и в Москву поедет дополнительное число людей, ищущих трудоустройство, а кто-то наоборот снизит резко притязания, раскопает больше картошки и осядет в своем относительно небольшом городе. Объем миграции в целом немного сократился, так что, скорее всего, часть наших россиян будет за картошку, огород и тихое сидение с затянутым поясом.
Чего еще надо ожидать и что продолжается? Еще одна модель адаптации. Это та самая «серая» экономика, неформальная занятость, в которой уже в России сидят как минимум 20, а по честным оценкам — 25 миллионов человек. И «вилка» колеблется количество этих занятых где-то в районе 17-18, а то и 19 миллионов человек. Самые отчаянные говорят уже 20. Это означает, что наш рынок труда адаптируется не только к кризису, но и ко всему еще и через расширение зоны неформальной занятости. Это не криминал. Это люди, которые не платят налоги.
Вы обратили внимание, сколько сейчас шума по поводу платежей за неработающее население, медстрах… Ну так, ясен перец, если их там уже почти каждый четвертый работник! Я с трудом представляю… Теневой извозчик. Или женщина, сидящая с пожилыми москвичами, приехавшая из Ставропольского края. Как они пойдут дружно в налоговую, себя зарегистрируют и сразу заплатят вот эти 20 тысяч, у меня в голове не укладывается, — особенно в кризис, когда дохода нет. Но государство считает, что они должны. Эти люди по факту вытеснены в «серую» экономику, потому что в белой экономике не нашлось свободных мест. А некоторые и не хотят, потому что издержки нахождения в «белой» экономике в виде налоговых выплат для них выше, чем издержки сидения в «серой» экономике.
Это очень мощная альтернативная зона. Люди, которые там сидят, вот честное пионерское, им про то, что вы читаете, слушаете, о чем волнуетесь, задумываетесь, — им это все, как на Марсе. Им ежедневная задача — выжить, найти работу, найти клиента. И вот наши интеллигентские заморочки им глубоко безразличны. У них просто другой тип жизни.
Я все время пытаюсь объяснить, смотрите, 40% живут еще хуже, чем в советское время. Около 20 миллионов сидят в неформале. Вы чего от этой страны хотите? Вы за что этим людям предъявляете гамбургский счет? Они просто живут другой жизнью.
Что будет дальше, что предстоит? Судя по всему, сжатие доходов еще не закончилось. Оно будет замедляться, но процесс продолжается. Судя по всему, инвестиционный спад тоже будет продолжаться, если государство не раскрутит новую спираль больших и как всегда неэффективных вложений из бюджета. Это больший риск, чем просто медленное сжатие инвестиций. Дальше — дестабилизация бюджетов на марше, там ничего не меняется, ситуация заморожена, и у меня есть ощущение, что пока еще ресурсов властей достаточно, чтобы в режиме ручного управления ситуацию контролировать и не допускать взрыва. Пока получается кнутом и пряником как-то разруливать.
Дальше, я вам уже сказала, первый риск географический — риски крупнейших городов. В промышленных городах ситуация может ухудшаться, и кое-где это происходит, но это локальные риски. А вот во всех крупнейших городах, городах-региональных центрах ситуация ухудшилась заметно для всего населения, но и самое главное — для той ее части, которую мы так несколько пафосно, конечно, обозвали «средним классом». Уж он-то эти риски почувствовал, потому что у него меняется образ жизни. Он же пытался развиваться, пытался инвестировать в отдых, в образование детей. Сейчас эти возможности сжимаются. И психологически этот кризис самый сильный для среднего класса. У него рушится то, что он отстроил — развивающий образ жизни отчасти.
Дальше что будет происходить? Вот это уже касается всех, и больнее это для бедных. Государство будет экономить на нас с вами. Нефть уже закончилось, надо находить (и он уже найден) другой источник для бюджета. Это мы, это наши налоги, это наши имущественные платежи, это наши капитальные ремонты. Вот сейчас идет оптимизация социальных пособий, но с явно фискальной целью. Регионы сами должны будут выбирать, как пройти между Сциллой и Харибдой, и денег подэкономить, и людей не вывести на улицы. Да? Вот это будет большая для них задача.
Риски промышленности для меня, знаете, где лежат? Когда и если федеральный бюджет просто не будет делать то, что он продолжает делать сейчас… Ну просто вам две цифры: доля расходов на национальную оборону в бюджете федеральном прошлого года была 20,4% и плюс еще 12,5% на нацбезопасность. Итого — треть! В этом году доля расходов на оборону будет 22%. Ну вот так. Но это не может продолжаться бесконечно. Потому что в прошлом году дефицит федерального бюджета составил 2 трлн. рублей. И в этом году будет примерно такая же история. Ну, начнем печатать деньги, разгоним инфляцию — и опять будет обесцениваться зарплата, и пособия, и пенсии. Все равно придется эти расходы ужимать.
Для меня риски промышленного кризиса, в первую голову, в перспективе, не сейчас, лежат в оборонной промышленности. Когда с деньгами будет плохо, заводы, которые сейчас работают аж в три смены, лихорадить начнет по-настоящему. Вот тогда посмотрим. Потому что не надо было так раскручивать. А теперь сжимать это все очень тяжело. Хотя сама оборонка, если она продается, это не так плохо. У нас действительно выросли заказы. Тогда у меня детский вопрос: простите, а чего тогда так много бюджетных денег туда угрохивается, если вы такие рыночные, если вы так продаетесь, то где деньги, где ваш доход? Это первое, а вторая вещь, которая связана со всей оборонной промышленностью… Как бы это вежливо сказать? Ну переоцениваем мы важность фактора модернизации оборонного комплекса, исходя из нынешней парадигмы «Кругом враги». Можно было бы это делать помедленнее. Видите, как я аккуратно формулирую фразу? Потому что не все с этим согласны, но мне так кажется.
Как мы будем выживать в предложенных обстоятельствах? Очень многое зависит от того, как сейчас будут вести себя власти. Я отбрасываю все то, что мы наблюдаем, все это легкое безумие, я стараюсь сейчас говорить о рациональности.
Если власти смогут максимизировать опору на конкурентные, реальные преимущества регионов, что-то будет получаться. Потому что даже в кризисных условиях преимущества Москвы очевидны, они работают — это гигантское скопление, огромный рынок труда, огромное разнообразие фирм, продукции, это все равно работает — при Иванове, Петрове, Сидорове. Это нельзя убить, это рационально.
Если мы будем разумно использовать наше нефтегазовое преимущество. Я не боюсь этой сырьевой ориентации. Проблема же не в ней, проблема в том, как эта рента используется, на что. У норвежцев та же рента, но при других институтах она используется совершенно иначе. Но если к нам начинают заходить большие компании с современными технологиями, с современными практиками управления — они будут менять наш нефтегазовый рынок. Я всегда говорю: вот вы представляете разговор о гендерном неравенстве в «Роснефти» или в «Газпроме»? Ну все всё поняли, да? Конечно, это мужские отрасли. Но управленческие компании, в менеджерах нефтегазовых, они не моногендерные.
Какой у нас будет бюджетная политика, как быстро мы очухаемся? Первое, что надо делать — отложить исполнение майских указов. Ну мы не в состоянии их сейчас выполнять, надо честно это признать. Сугубо политические приоритеты — они экономику очень сильно ломают. Если их поубавится, мы как-то будем выруливать. Потому что не бывает вечных кризисов, вечных стагнаций.
Но пока сумма разумного принятия решений так мала, что я, кроме стагнации, на ближайшие несколько лет никакого особого выхода не вижу. Так что наращивайте ваши персональные конкурентные преимущества и не работайте только в режиме «затягивания поясов». Это хорошо для фигуры, но вредно для здоровья. Адаптироваться надо не только через ухудшающие стратегии, вполне могут быть альтернативные.
Удачи всем, спасибо!
Правообладатель иллюстрации Egor Gaidar Foundation Image caption Прежняя модель экономического роста в России перестала работать еще в 2013 году, считает Наталья Зубаревич
Российские регионы накапливают бюджетные дисбалансы и продолжают всё глубже увязать в кризисе. Где нижняя точка этого пике - непонятно. Но ясно также, что к широким социальным выступлениям эта траектория падения вряд ли приведет, считает директор региональной программы Независимого института социальной политики Наталья Зубаревич.
Главный риск для России - в продолжении движения в сторону "понижательной адаптации населения", которая приводит к деградации в рамках существующей экономической модели. Такое мнение она высказала в ходе лекции "Депрессия в региональном измерении", прочитанной ею в четверг в Сахаровском центре.
Одним из организаторов мероприятия выступил Фонд Егора Гайдара.
По словам Натальи Зубаревич, кризис, который сейчас переживает России, начался еще в 2013 году, когда перестала работать "машинка" старого экономического роста. Модель, сформировавшаяся в 2000-х годах, остановилась.
Три измерения текущего кризиса
Что было раньше? У нас росли цены на нефть, в экономике становилось больше денег. Параллельно, мягко говоря, не улучшались институты, барьеров для развития бизнеса становилось больше. Но пока росла цена на нефть, эта система балансировалась. Как только цена на нефть встала, даже пусть при 110 долларах за баррель, - всё, экономика затормозилась.
Мы забуксовали в декабре 2013 года - уже тот год был нулевым по промышленности, доходы росли еле-еле. Все началось со стагнации, а в минус мы пошли уже тогда, когда добавились внешние факторы: Крым, санкции и антисанкции, которые больше всего сказались на росте инфляции.
Новый кризис - медленный, мы до сих пор не смогли найти новые драйверы роста. В общероссийском масштабе кризис разворачивается на трех уровнях. Во-первых, страдают региональные бюджеты: уже три года они разбалансированы и испытывают очень сильное долговое напряжение. Эта разбалансировка началась в декабре 2012 года, когда в первый раз регионам надо было отчитываться за увеличение зарплат бюджетникам (в соответствии с майскими указами Владимира Путина).
Во-вторых, мы наблюдаем инвестиционный кризис: происходит существенное сокращение прямых инвестиций.
В-третьих, кризис оказывает эффект на доходы и потребление. Наконец, в том, что касается промышленности, реального сектора, нынешний кризис не совсем то же самое, что раньше: мы привыкли что кризис - это завод встал, локаут [закрытие предприятия и массовое увольнение рабочих], забастовка. Нынешний кризис не такой - он более скрытый.
Правообладатель иллюстрации Getty Image caption Россия движется траекторией "понижательной адаптации", считает Наталья Зубаревич"Проверка на патриотизм"
Самое обидное, что этот кризис довольно сильно ударил по тем регионам, где были уже модернизированные отрасли - прежде всего, по нашему автопрому, особенно сборочному. Отрасли, где хороший менеджмент и на выходе неплохой продукт, - они легли.
В общей сложности долг регионов и муниципалитетов составляет 2,66 трлн рублей - около 3% ВВП Наталья Зубаревич
Спад в автопроме составил 30%, но еще хуже ситуация с производством вагонов - минус 60%. Здесь грохнуло по всему производству вагонов. Злые языки говорят, мол, посмотрим теперь на "Уралвагонзавод" в Нижнем Тагиле. Известно, что танков там производится от силы 20%, а остальное - вагоны. Сейчас им там очень трудно: у них большая проверка на патриотизм. Следом за автопромом и вагонами идут полудепрессивные регионы: Кострома, Курган, Псков, Амурская область. Каждый кризис они проседают и потом едва ли "отжимаются".
Ну а кто этот кризис не особенно чувствует с точки зрения реальной экономики? Это три группы регионов: первая группа - современный, новый нефтегаз (Сахалин, Якутия, нефтянка Красноярского края, Ненецкий округ). Вторая группа - наш аграрный юг и регионы Центрального Черноземья. Третья группа - регионы военно-промышленного комплекса. Они растут быстрее всего: 7-11%.
Если сравнить уровни дотационности регионов в 2014 и 2015 годах, то они изменились не сильно. Однако в 2014 году федеральные трансферты в целом были больше. Кризис поджимает все-таки. Однако не стоит думать, что там, где дотационность выше, там и рисков больше. Например, мы видим, что высока доля трансфертов из федерального бюджета в консолидированном бюджете Чечни. Но вы уверены, что Чечне надо бояться? Я вот не очень уверена.
Регионы честные и регионы хитрые
Кто у нас у нас сейчас в плюсе? Это, например, Москва, Тюменская область. Ленинградская область ведет, на мой взгляд, цивилизованную бюджетную политику. При этом есть регионы, которые бедные, но при этом живут по средствам, стараясь не накапливать дефицитов. В 2015 году бедной и честной стала Владимирская область, она закончила год с профицитом. Там ответственная бюджетная политика.
В общей сложности долг регионов и муниципалитетов составляет 2,66 трлн рублей - около 3% ВВП. При этом есть регионы, которые блестяще умеют получать федеральные трансферты. В этом смысле одно из замечательных мест - республика Мордовия. У нее сейчас рекорд: долг составляет 165% собственных доходов. И ничего не боятся! А дефицит по этому году - 24%. То есть они израсходовали на 24% больше, чем заработали, и чувствуют себя хорошо.
Дают Мордовии бюджетный кредит, а она - хитрая такая - не пытается с его помощью заместить дорогие коммерческие кредиты, а продолжает тратить еще больше. В наших политических условиях и такое возможно. По этой картинке я читаю лоббистские возможности не только региональных властей, но и групп интересов, как-то связанных с региональными властями.
Подушки безопасности для рынка труда
Если посмотреть на динамику безработицы в российских регионах, то совсем небольшое, незначительное увеличение в 2015 году произошло, но оно не носило катастрофического характера. Почему? Нам же постоянно говорят: тут кого-то уволили, там кого-то сократили. Ответ прост. Увольнения в России сейчас идут крайне медленными дозами, потому что есть другие инструменты и факторы, влияющие на рынок труда.
Мы всегда входили в кризисы через неполную занятость. Это наш главный способ смягчения кризисных рисков Наталья Зубаревич
Главный фактор - это неполная занятость. Это абсолютно легальная, разрешенная законом форма. Неполное рабочее время, простои, отпуск по соглашению сторон. Вы работаете часть времени - и получаете за это часть зарплаты. И это, кстати, норма для России. Мы всегда входили в кризисы через неполную занятость. Это наш главный способ смягчения кризисных рисков для всех, это консенсус.
Мы же привыкли думать, что являемся страной, где невозможен консенсус: два человека - три мнения. А в трудовых вопросах у нас консенсус. Хорошо всем: бизнесу - потому что им без разницы, увольнять или снижать зарплаты. Государству хорошо - потому что люди не уволены, протестов нет. Людям тоже относительно нормально - конечно, зарплата стала меньше, но зато ведь меня не уволили, степень неопределенности не выросла, а послезавтра все будет хорошо! Мы потерпим, мы подождем.
Правообладатель иллюстрации AFP Image caption Россияне до последнего спасаются от кризиса в индивидуальных или "малогрупповых" стратегиях выживания - а выступать против власти считают нецелесообразным, считает Наталья ЗубаревичИ вообще говоря, принимая во внимание нашу текущую демографию, нам дико повезло. Сейчас на рынок труда выходит поколение 1990-х годов. Оно на треть меньше предыдущего. А уходит самое многочисленное поколение - 1950-х годов. Если бы мы росли и развивались, то надо было бы лить крокодиловы слезы. А так - все в порядке.
У нас огромный неформальный сектор, где задействовано 20% населения трудоспособного возраста - это сейчас примерно 20 миллионов человек Наталья Зубаревич
Чтобы хоть как-то смягчить проблему выбытия населения трудоспособного возраста, нам потребуется иммиграция не меньше 600 тысяч человек в год (сейчас у нас больше 200 тысяч человек ежегодно). В таком сценарии к 2025 году у нас уменьшится число населения трудоспособного возраста на 8 миллионов. При плохом сценарии уменьшение составит 12 миллионов человек. Это официальные сценарии Росстата. Когда мы начнем отряхиваться и выходить [из кризиса], у нас будут большие проблемы. Кто у нас работать будет?
Наконец, когда мы говорим о том, что является подушкой безопасности для нашего рынка труда в кризис, надо еще вспомнить о таком своеобразном демпфере, как огромный неформальный сектор, где задействовано 20% населения трудоспособного возраста - это сейчас примерно 20 миллионов человек. Они официально могут где-то числиться и при этом делать статистику Росстату - ведь по методике МОТ (Международная организация труда), занятым человеком считается тот, который работает хотя бы два часа в неделю в течение последнего месяца.
На траектории понижательной стратегии
Что же этот кризис нам готовит? У нас будет медленный, вязкий кризис, без массовых увольнений. Будут дальше падать регионы с неконкурентной экономикой, промышленность будет вяло адаптироваться.
Впервые у нас происходит одновременное сжатие и в рыночных услугах, и в бюджетных. И еще год назад я думала, что именно поэтому кризис особенно больно ударит по жителям крупных городов, ведь здесь особенно большая доля экономики услуг. Но вы знаете, я ошиблась.
У меня [иностранные] журналисты спрашивают: у вас все падает, почему нет протестов? Ответ: по кочану! Наталья Зубаревич
Я совершенно недооценила способность образованного, достаточно неплохо зарабатывающего населения больших городов к понижательным стратегиям выживания. Мы так готовы катиться с горки, даже с хорошим образованием! Если ты понимаешь, что выход out для тебя не возможен, ты начинаешь искать выход in - и он всегда сводится к понижательной стратегии.
Когда я приезжаю в некоторые страны, у меня тамошние журналисты спрашивают: у вас все падает, почему нет протестов? Ответ: по кочану! Потому что нет линейной связи между динамикой экономики и социокультурным восприятием людей. Потому что дело людей - адаптироваться к любым изменениям. Эти люди в адаптации выбирают либо индивидуальные, либо малогрупповые стратегии - выживать с помощью друзей и родственников.
А бодаться с этим государством - себе дороже. Риски коллективного действия в России чудовищны, результат совершенно не гарантирован, а возможностей выйти из ситуации через индивидуальные стратегии есть всегда. Наш опыт жизни этому нас научил.
И вот сейчас вся страна тихо-мирно движется в режиме понижательной адаптации. А как вы понимаете, это приводит к деградации. И для меня сейчас это самый адский риск - деградация.
– По данным Росстата, число бедных в России превысило 20 млн. Жителям каких регионов наиболее тяжело адаптироваться к условиям нынешнего кризиса?
– Это, скорее, вопрос не регионов, а социальных групп. Первая уязвимая группа – семьи с детьми, это повышенная иждивенческая нагрузка. Детские пособия мизерные, зарплата родителей падает. Но у этой категории и ранее был повышенный уровень бедности: когда общий ее показатель составлял 12%, то детской – 17%. Вторая группа – пожилые. Ранее пенсионеры как раз имели пониженный уровень бедности, потому что по закону пенсия должна была доводиться до прожиточного минимума. Но сейчас ситуация с отстающей индексацией пенсий – 4% при инфляции 13,6%, и эти люди попадают в более уязвимую группу. Причем у пенсионеров это не только вопрос доходов, но прежде всего доступности лекарств, цены на которые росли фантастическими темпами.
Если брать региональный разрез, то нужно смотреть, где больше детей и пожилых. Детей больше в северокавказских республиках и Тыве. Но там вообще непонятно, какие доходы у населения: на Кавказе очень много теневых, а в Тыве – натуральных (свои стада и т. д.). По статистике, там риски максимальные, а что реально – надо смотреть, какие там каналы межсемейной поддержки, трансферты от родственников, доходы от натурального хозяйства.
Что касается пожилых, то более всего уязвимы пенсионеры крупных городов. Именно в них быстрее растет стоимость жизни – народ там богаче, и цены можно задирать. Во‑вторых, это Центральная Россия и Северо-Запад, где очень много пенсионеров. Но там все-таки прожиточный минимум не так высок, как в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге или Тюмени. Цены так высоко не загонишь, так как очень низкий платежеспособный спрос. Если брать регионы с высоким уровнем бедности, то это в первую очередь Северный Кавказ. Повышенный уровень бедности в Сибири и на Дальнем Востоке, потому что там стоимость жизни выше. Из депрессивных регионов это Курган, Киров, Кострома, ну так там и не жили хорошо.
– А в чем причина высокой доли населения с доходами ниже величины прожиточного минимума в таких небедных регионах, как, например, Якутия (17,4%) или Красноярский край (16,6%)?
– Большая часть населения Республики Саха – это якуты (49,9%, согласно Всероссийской переписи 2010 года. – «Профиль»). Значительная их часть проживает в сельской местности, где доходы никакие. При этом и в Якутии, и в Красноярском крае очень высокая дифференциация доходов. Поэтому прожиточный минимум задран – там надо поднимать пенсии, пособия для бедных. Например, в Белгородской области вы этого не увидите – там нет такой дифференциации по доходам. А в сырьевых регионах она есть всегда. В Мирном, Удачном, Якутске, Нерюнгри зарабатывают намного больше, чем в сельской Якутии. То же самое и в Красноярском крае, где есть Норильск и Красноярск с относительно высокими доходами и периферия, где все очень печально.
– Верно ли, что далеко не всегда на соцрасходах экономят наиболее бедные регионы?
– Это вопрос балансирования бюджета. Сегодня только 7–8 регионов достаточно зарабатывают, чтобы сбалансировать свои расходы и доходы. Это Москва, Санкт-Петербург, Тюменская область, ХМАО, ЯНАО, Ненецкий АО и Сахалин. У остальных – катастрофа. Сейчас на человеческом капитале больше всего экономит Москва. При том, что по итогам 2015 года доходы города выросли на 8%, расходы сократились на 5%. Еще больше они снизились на культуру (- 19%), на здравоохранение (- 10%), на образование (- 6%), на поддержку ЖКХ (- 11%). Так что не менее доходов важна политика властей.
Социальная защита пока сокращалась в наименьшей степени. Только в 16 регионах расходы бюджетов на нее в номинальном выражении сократились. Для сравнения: на образование – в 46 регионах, на культуру – более чем в 50. Соцзащита – это «священная корова», выборы на носу. Поэтому пособия не режут, их просто не индексируют, за счет этого растет уровень бедности, ведь инфляцию никто не отменял.
– Если кризис будет долгим, какими темпами будет расти число бедных?
– Зависит от темпов инфляции, а это прямая связка с парой рубль–доллар, с ценой на нефть. Если опять обвалится рубль, инфляция вырастет, бедность будет расти быстрее. Если все заморозится на сегодняшнем, пусть и плохом уровне, то дальше надо смотреть, что будет не столько с пособиями, сколько с зарплатами.
Будет ли еще один промышленный спад, будет ли опять расти неполная занятость. В этом случае в семье появляются люди, которые работают, но зарабатывают очень мало. И тогда мы рискуем вернуться в 90‑е с их уникальной ситуацией: тогда 50% бедняков составляли семьи с работающими родителями, которые получали такую зарплату, что, имея двух детей-иждивенцев, не могли выйти за прожиточный минимум.
Многое будет зависеть от динамики промышленности, от спектра услуг: если он и дальше будет сжиматься, то в первую очередь будет терять работу городское население – торговля, современные сервисы. Посмотрим следующие месяц-два, как аукнется очередная девальвация на промышленности. Сейчас цены падают на все наши экспортные товары (медь, металлы, уголь, целлюлоза), а не только на нефть. Вероятно, промышленность ждет еще один медленный спад.
– У каких регионов в таких условиях лучшие возможности для адаптации и за счет чего?
– У нефтегазовых. Они вряд ли будут снижать объемы добычи. А раз так, то не будет сильно сокращаться занятость. Зарплату индексировать вряд ли будут. Но там более высокая степень устойчивости. Другое дело, что в этих регионах колоссальная дифференциация по доходам, глубина бедности выше. Вторая группа регионов, где будет чуть полегче, – Юг. Пищевая промышленность пока в небольшом плюсе. То есть рабочие места в базовых отраслях, скорее всего, сокращаться не будут. Правда, нет развития – очень мало инвестиций, а значит, и новых рабочих мест. Но люди там кормятся с подворья, с огорода. В аграрных областях в этом смысле всегда легче.
– Есть ли некий порог, ниже которого люди уже не смогут сокращать свое потребление?
– Уже минус 10% розничной торговли. Это уровень 2006–2007 годов, и что, тогда люди не жили? Конечно, это болезненно. Российский средний класс тоже беднеет, теряя уже привычные возможности – нормально отдыхать, учить детей, лечиться… Когда вы утрачиваете привычный образ жизни, это психологически даже более болезненно, чем просто сокращение доходов.
Но когда всем сверху говорят, что «кругом враги» и «надо затянуть пояса», очень «антипатриотично» устраивать разборки с властью. Она на это и рассчитывает и еще больше гонит волну по медиа. Когда-то эта дурь перестанет действовать, но пока работает и как долго еще будет, не понимает никто.
